Зверь
Нина Бархат
Этого идиота хотелось удавить.
— Вы слышали? Вот, опять! Слышали?!
Даже опускающиеся сумерки не могли скрыть его бегающих глаз, маленьких, узко посаженных. Ни на миг не останавливаясь, он вертел головой, и на темном фоне леса мелькало его бледное лицо.
Наши тяжелые взгляды должны были бы мешать, но он, поглощенный своим занятием, не замечал их, как не замечал и крупных капель пота, скатывавшихся одна за другой. Несмотря на прохладу, на его груди и спине быстро расплывались мокрые пятна.
— Вот! Снова… Слышали? — Болезненное, почти радостное возбуждение сквозило в его голосе, выдавая животный страх. — Ох, не зря говорили ехать в обход, не зря!..
Пальцы непроизвольно сжались, кожа поводьев в них протестующе затрещала. Неужели он не чувствует, насколько всех нас достал?
С того самого момента, как мы свернули на едва заметную тропу, медленно поднимавшуюся в горы, и огромные лапы деревьев закрыли долину за нашими спинами, козлиный дрожащий голосок все глубже вонзался в мозг, напоминая, что хуже нет попутчика, чем трус. Его блеяние раздавалось все чаще — вызывающее в мертвой тишине этого странного места.
Седые лишайники здесь заменяли привычную траву. Поступь лошадей, едва касаясь, тут же перемалывала в пыль их хрупкие подушки. То справа, то слева меж елями то и дело проплывали зубья-камни, светлые, почти белые, точно фигуры в саванах, слишком похожие на молчаливый конвой… Необъятные стволы уносили ввысь кроны размером с целый сад и окунали в небо, залитое туманом. Тот плескался, клубился и едва заметно стекал к нам вниз…
Может, это он гасил звуки? Иначе куда подевалась жизнь, всегда наполняющая лес? Ни птиц, ни зверей… Ни шороха ветки.
Только мерный глухой топот копыт. Скрип колес. И наше дыхание — слишком громкое (опасно громкое!) на фоне вязкой тишины…
«Только в обход! Пусть еще пять дней, зато доберетесь…»
Пять дней… Вроде недолго. Но многие из нас не видели семьи с весны, и решение срезать путь было принято без особых колебаний. Да и что могло угрожать нам, трем десяткам крепких мужиков, вооруженных и привычно готовых отстаивать себя и заработанный кусок хлеба?
Мы пошли через горы.
Дом тянул к себе тело и душу. Так хотелось обнять детей! Ровно (но с затаенным трепетом) поприветствовать сыновей, уже почти взрослых… Хотелось подхватить на руки дочь, окунуться в перелив ее голоса-колокольчика: «Папочка! Папочка приехал! Ура! Папочка дома! А что ты мне привез?» И отбросив к демонам сдержанность, рассмеяться вместе с моей любимой малышкой!
Убедиться, увидеть своими глазами, что с ними все в порядке, что все здоровы… И живы. Ведь прошло так много дней. Ведь могло случиться… Нет! С ними все в порядке! Все в порядке.
И так хотелось прикоснуться к жене, вдохнуть ее родной запах, осознать: ты дома. Ощутить ее тело рядом с собой. А еще лучше — под собой…
«Нет! Не время думать об этом!»
Но скоро. Совсем скоро.
Я снова тряхнул головой, отгоняя навязчивые приятные мысли, расслаблявшие разум, отвлекавшие от действительно важного — смутной тревоги, разлитой вокруг.
— Опять! Слышали? И так близко! — Возбуждение нашего случайного знакомого резало нервы все глубже — в его выкрики вкрались визгливые ноты.
Почему же мы его до сих пор не пришибли? Может потому, что в глубине каждого из нас таится трус, в ком-то — дальше от поверхности, в ком-то — ближе… Даже во мне. И омерзительный скулеж вызывал какое-то нездоровое любопытство…
Наверное, стоило-таки выбрать объездной путь. Конечно, решал не я один. Но мое мнение уже давно имело вес для земляков — в зените лет, семья (три сына-продолжателя!), достойный дом и виноградники — неоспоримое богатство…
Одна прошлая осень, необыкновенно долгая и солнечная, принесла целое состояние. Мое вино, и раньше известное в окрестных городах, теперь хотели все. Насыщенный богатый вкус, янтарный цвет, но главное — непревзойденный аромат! Он получился объемным: с темным дном из меда и слоя муската над ним и тонкими полосками сосновой смолы, а поверху – свежесть смородины… и неожиданные крошки полыни в конце, едва заметные. Просто чудо!
Снимая пробу с моих кувшинов на рынке, другие виноделы прятали глаза:
— Да-а, а все погода! Все солнце! Чудесное вино.
Я не возражал. Но сам-то знал, что названное — лишь половина аромата. Все остальное сделало смешение перебродивших соков — от темно-розового, с мелкой ягодой, пряного сорта, что рос под самым лесом, другого, почти белого, медово-сладкого, и двух ничем ни примечательных (я еще собирался их вырубить весной!) — и старого густого меда, и мятых кедровых орешков, и трав… Да, риск. Но он оправдал себя! И теперь понятно, что в следующем году…
— …не может быть человек! — Надоедливое блеяние выдернуло меня из очередных неуместных мечтаний.
«Да разве человек способен носиться с такой скоростью? Вот же идиота кусок!» — злясь на себя и него, мысленно выругался я и, поймав ладонью рукоять ножа, тоже начал озираться.
Даже появившийся с недавних пор шум бурной горной реки, петляющей — то оглушающе-близкой, то вновь отступающей — не мог перекрыть зловещие шорохи вокруг. Мы не заметили, когда эти звуки присоединились к нам. Почти неуловимые вначале, они становились все отчетливей. Все смелей…
Все ближе.
Замирая на время, точно в нерешительности, источник шорохов вдруг бросался по дуге с ошеломительной скоростью, вмиг оказываясь по другую сторону от тропы, так и не увиденный нами. Вместе с тем оставляя странную уверенность: он кружит по лесу в одиночку…
За долгие годы совместных торговых походов разношерстная толпа гончаров, кожевенников, кузнецов и прочих ремесленников нашего города постепенно сплотилась, превратившись в военный отряд. Да и как иначе? Неспособных отстоять свою жизнь мы быстро теряли в регулярных стычках как с людским отребьем, так и с лесным зверьем, караулившим наш путь в надежде на легкую добычу. Домой возвращались те, кто мог отбиться.
Так почему же теперь, при опыте и огромном перевесе в числе, мы, случись соприкоснуться взглядом, прятали глаза? В прохладном воздухе плескался страх. Его различимый едкий запашок вонзался в ноздри, перехватывал дыхание…
Кто же это?
Перекатывание камней под лапами (неужели так небрежен?)… Тихое ворчание (ни к чему таиться — так силен и быстр?)… Но почему тогда не нападает?! А может, это хриплое дыхание, и наш скрытный спутник просто болен?..
Звуки подстегивали нас, а мы — своих лошадей, те с готовностью срывались все более поспешным нервным шагом, стремясь убраться до утра за перевал… Нет! Как можно быстрее.
Целый день пути сквозь проклятый лес не снизил напряжения, державшего разум и тело на взводе. Глаза беспрестанно шарили вокруг — по чахлой поросли вдоль тропы, по силуэтам елей, по плоским граням скал… Скованные тревогой спины давно безжалостно ломило. Руки до онемения срослись с оружием, готовясь отразить атаку в любой момент…
Вот только — чью?
«Нет, не медведь… Не горный лев, он и передвигается бесшумно, да и не станет лезть к толпе… А вдруг… дракон? Ведь говорят… А-а, бред же!!! Россказни для наивных простаков…»
Чем дольше длилась неизвестность, тем все более дикие версии подбрасывал страх. Но никто не решался их озвучить. Будто выскажись вслух — и из сгущающихся сумерек вырвется кое-что похуже…
Моя лошадь всхрапнула и, мелькнув белком выкаченного глаза, испуганно шарахнулась влево.
И без того неуверенные, запинающиеся всю вторую половину дня («Нас преследуют так долго?»), лошади выходили из повиновения. Паника все больше охватывала их с каждым новым изгибом тропы... С каждым приближающимся звуком.
Вдруг, дико заржав, моя гнедая взвилась на дыбы! Почти сбрасывая меня и разворачивая к ездокам позади, так же отчаянно пытавшимся удержать своих лошадей.
— Ч-что это?.. — запинающийся, тоненький, уже совершенно бабий, голосок прорезал тишину и, булькнув, затих.
Все еще балансируя в стременах, я невольно огляделся и тут же, разобрав выражения лиц вокруг меня, понял, что не хочу узнавать ответ… Хоть и придется.
Чтобы посмотреть в ту сторону, к которой прикипели остекленелые глаза моих товарищей, я преодолевал ощутимое сопротивление своего тела…
Он был тенью — серой, почти неразличимой частью быстро темневшего леса. Оберегая себя, разум с легкостью соглашался: всего лишь странная тень, да-да, просто тень, ведь ничего подобного не может…
Но тяжелый звериный запах вмиг превратился в оглушающий смрад, и неожиданно стало нечем дышать. («Так вот чем воняло!»)
Он сделал шаг вперед, уничтожая последний шанс на самообман у каждого, кто его видел.
Зачарованные — в позах, застывших в миг его появления, мы успели заметить лишь мощные поросшие мехом пластины, обнимавшие грудь огромного… волка? медведя? Нет, все это не было и близко… не напоминало…
Как вдруг он стал выше всех нас, всадников, поднявшись на задних ногах удивительно легким и естественным движением, и замер, забавно склонив голову набок, как иногда делает умный пес, внимая своему хозяину.
И тем мучительней был неподдельный интерес в его глазах, рассматривавших нас… свою сегодняшнюю дичь.
Он наслаждался нашим ужасом — каждым его мигом!
Будто в подтверждение, широкая пасть распахнулась еще шире, с насмешкой перекатывая звук, в котором можно было угадать и недовольное ворчание, и хрип больного…
Раздался тонкий визг… И все пришло в движение!
Ведомые инстинктом, лошади встали на дыбы, сбрасывая седоков яростно, бескомпромиссно! От неожиданности большинство людей тут же оказались на земле — под копытами, ловя глухие удары, и одновременно с хрустом костей наполненные болью крики вспороли воздух!
Те немногие, кто сумел удержаться в седле, пытались направить обезумевших животных, но… сами не знали куда! И только танцевали на месте, бесполезно разукрашивая крупы кровавыми потоками от понуканий оружием…
Мне повезло — вместо того, чтобы влиться в этот хаос, моя гнедая застыла. И у меня был целый вдох на сборы. Я намертво вцепился в поводья, слился со стременами и наметил путь… не отрывая взгляда от того, чего не видел ни один живущий… нет, выживший. («Хотел бы я стать первым!»)
Среди лежащих в лужах крови, бегущих слепо, напролом, пытающихся безуспешно увернуться, он скользил неуловимо быстро, почти изящно, с легкостью обгоняя всадников, срывая их с лошадей, раздирая в клочья, выкусывая горло или милосердно ломая шею легким касанием лап… Играя.
И было очевидно: не уйдет никто! Не мог уйти.
«Хотя бы попытаться!»
Вцепляясь в гриву, я развернул гнедую в сторону, где слышалось кипение реки… и поразился дикой мысли: «Зачем он убивает всех? Ведь всех ему не съесть, пусть и при таких размерах! Бессмысленная трата…»
Мимо пронеслось искаженное до неузнаваемости лицо. Наш кузнец (гора, не человек) бежал, подпрыгивая, будто в танце, с беспомощно болтавшимся мечом, который бил его по ногам и замедлял…
Так неужели же и я останусь здесь навсегда? С разодранным нутром, украсив своими бесконечными кишками тропу, как наш гончар… наш лучший горшечник…
— Давай!!!
Резко вдохнув, я всадил пятки в бока лошади, но, казалось, та даже не заметила — летела из последних сил, не меньше меня желая уйти от смерти!
И каждый вдох сменялся криками друзей: шипенье легких — крики — шипенье… крики… шипенье…
Но очень скоро (намного быстрей, чем можно было ждать!) все стихло. Кроме растущего рычания за моей спиной.
А жаль — река была так близко! Ее бурление уже почти перекрывало неотвратимое движение моего убийцы, ее ложе из потоков белой пены угадывалось в просвете впереди, ее влажное дыхание бессовестно дразнило спасением… Недостижимо близко!
Рука схватила нож. Истертый, с обломанным концом — давно нужно было бы его сменить, но он не раз выручал меня в походах. Счастливый. Ну, что ж, в последний раз, мой друг! Уж лучше так, чем подыхать от смрадной пасти…
Вдруг что-то подсказало: «Сейчас!», и, удивляя сам себя — пригнувшись, я съехал набок. Удар сотряс не только лошадь — целый пласт земли под ней скользил, неся к обрыву гнедую, меня и… его, верхом на нас обоих!
На миг все застыло… Почти человеческий азарт (он таки догнал меня!) придал осмысленное выражение звериной морде, клыкастой, истекающей слюной… И тут его лапа обрушилась, срывая голову у лошади, распарывая мою ногу, скребя когтями по кости («Почему не больно? Должно же быть!»)… Пасть распахнулась в ладони у моего лица… Дохнуло смертью…
И странный, неуместный звук донесся из клокочущих глубин кошмарной твари!
Удивленно слушая скулеж вперемешку с разъяренным ревом, какое-то мгновение я смотрел на рукоятку, торчащую меж панцирных пластин… Они смыкались на его груди, надежно защищая… Все, кроме точки, в которую был всажен мой любимый нож! Из-под которого теперь толчками выплескивалась кровь и заливала мне одежду…
«Я это сделал? Когда?! Ведь не собирался… Я себя хотел убить! Чтоб избежать…»
И мы свалились!
Вода приняла нас, окрасившись в черно-багровые тона («Откуда столько крови? Не может быть, что вся — моя!»). И вот тут-то наконец меня настигло в полной мере.
«Аа-а-а… это все же… бо-о-ольнооооооооооооо!»
Вдруг милосердно-сильный подзатыльник вышиб боль из тела… вместе с духом…
** ** **
Меня били по голове. Безжалостно и непонятно…
Огромные камни обрушивались на темя со скучной равномерностью, будто кто-то старательно утрамбовывал землю или разминал шкуры, наполняя мир тишины гулом далеких раскатов… Монотонное неотвязное «буммм!» отзывалось эхом внутри… повторялось снова и снова… и снова…
А еще почему-то было дико холодно. Как на морозе… Как год голышом на морозе! Ледяные оковы лишали чувствительности — я даже не помнил, где пальцы…
И только боль, выворачивавшая наизнанку… а-а-а, черт! Да, проклятая боль надежно держала меня в зубах…
Я пытался открыть глаза, но мало что получалось. Так иногда бывает во сне. Ты знаешь, что спишь, и надо проснуться, и ты поднимаешь брови, заставляя веки сдвинуться с места, выпучиваешь глазные яблоки и изо всех сил напрягаешь мышцы… но остаешься по-прежнему слеп, по-прежнему беспомощен…
Чтобы отвлечься от пронзительного холода и боли, жующей мое тело со вкусом, я считал удары. Второй… четвертый… семнадцатый… тридцать первый…
Чего он хочет? Добраться до мозга? Однажды я видел, как ворон расклевывал гусиное яйцо. Всего пара легких ударов… Мой череп не мог быть прочнее для огромных клыков — один укус.
Странно, почему же — удары?
Снова один, два, три… десять… сорок семь… темнота…
Отдаленный басовитый рев не давал окончательно уснуть. Нарастая с каждым вдохом, искажаясь и плавая, он вонзался в виски, теребя, мешая забыть боль…
— …а-ан!
В трубном, оглушающем звуке что-то казалось знакомым. И очень нужно было понять что. Наверное, именно эта необходимость придала мне сил, и, удивляя самого себя, я все-таки сумел приподнять веки.
Вися в небе вверх ногами, с уродливо вытянутыми конечностями, мне в лицо обеспокоено заглядывали карлики.
— Амира̀н! — проревели басом уже совсем близко.
Ах, да… Это же я — Амиран. Они меня знают?..
Прежде чем я успел додумать мысль, они ринулись ко мне, и тело вдруг стало весить беспредельно больше, а водопад звуков, снова затопивших мир, чуть не вышиб мое хлипкое сознание.
— Осторожнее! Да осторожней, говорю!!! Он ранен тяжко… — трубный рев превратился в знакомый голос. Я с трудом повернулся к нему, и жидкий лед, коверкавший все вокруг, вытек из глазных впадин. Вместо неба возникло взволнованное лицо Тита, моего лучшего друга и шурина. — Держись, Амир, — и он тут же исчез, оставляя лишь бесконечный поток рваных туч… Вдали громыхнуло.
— Быстрее, раздеваем!
Сквозь муть я видел руки, что потянулись меня освободить от мокрой, хоть бери да выжимай, одежды. Но их не ощущал… Как и себя…
— Сколько же его мотало по реке? Белый что стена… И голову как об камни-то разбило! Черт! Осторожней! Так… — Звук распарываемой ткани. — Снимаем… аккуратно…
На какой-то миг все замерло, даже дыхание людей… И сразу же кто-то выругался, кто-то простонал, неудержимо покатились причитания:
— Сучий хвост! Он не жилец, Тит… Сам же видишь. Черт!.. Эк его об камни измочалило! А нога… Нога!!! Считай, что ничего и не осталось…
— Может, отрезать? И прижечь. Однажды, дед сказывал, его деверю так жизнь спасли… Кабан подрал. Правда, где ж тут отсекать? От пояса? Ни хрена не ясно…
— А может лучше… ну, это… Быстро. Чтоб не мучился. Я бы себе сам…
— Заткнись! — проревел шурин, перекрывая всех. — Я тебе устрою «быстро»! А перед тем и ногу отрежу, и язык трусливый! Если Амиру время к праотцам, то наше дело — дотащить его домой! Пусть хоть семья с ним попрощается… если успеет.
Их лица — обеспокоенные, хмурые, сочувствующие — резко приблизились, и невыносимая боль окунула меня в темноту…
…А вытащили из нее хлопки по щекам. Склонившись и извиняясь взглядом, Тит допытывался:
— Прости, дружище… Нам нужно узнать, что случилось. Где остальные?
Да, я понимал… Еще день пути, и мы бы были дома. Доберусь ли я, «счастливец», до него?
— Что произошло? — настойчиво повторил Тит, видя проблеск мысли в моих глазах, и тишина вокруг сгустилась еще больше.
Я был должен это погибшим. Конечно.
Сцепив зубы, выдавил:
— Зверь…
— Звери? — Тит переглянулся с кем-то невидимым для меня, лежащего в полотняном гамаке.
— На перевале… зверь… — повторил я, держась за воспоминания.
Взгляд Тита метнулся куда-то к горизонту (неужели река унесла меня так далеко?).
— Остальные… Что с ними? — спросили сбоку, и Тит вновь посмотрел на меня.
— Погибли.
— Все? — Казалось, изнурительный допрос никогда не закончится.
Собрав последние силы, я прохрипел:
— Все! До единого…
И упал в темноту.
** ** **
Боль умело ласкала мое тело. Опытная любовница, она не забывала делать передышки, чтобы не приесться, не стать привычной. Я терял сознание от ее страстных объятий каждый раз, когда лошади сбивались с равномерного шага, и мой гамак, помещенный между ними, дергался чуть сильней обычного. А это случалось часто.
И пусть бы спасительное небытие не отпускало меня из жадности… Или жалости. Увы! Ревнивая боль быстро возвращала меня на место — как можно ближе к себе…
В редкие моменты просветления я пытался сбежать от нее, размышляя о чем-то ином. Например, о роковой встрече на перевале. О том, что теперь наш город остался наполовину пустым — без кормильцев, и уязвимым — без защитников… которые оказались так беззащитны перед одним-единственным зверем!
Недоверие Тита не обижало. Я и сам вряд ли смог бы поверить.
Ни в сказках, что детей пугают, ни в застольных песнях, ни в проклятиях стариков, ни в бабьих сплетнях, ни в байках, что с неменьшей страстью плетут охотники, ни в вестях с дальних земель я никогда не замечал его следа. И хорошо понимал почему. Каждый, встретивший его, оставался навсегда на перевале — остывать грудой сырого мяса на седых лишайниках…
А что было бы, если бы он спустился вниз?
Ближе к людям.
К городу.
К моей семье!
На этой нестерпимой мысли гамак снова дернулся, и мир погас…
** ** **
Какой-то звук мешал моему блаженному беспамятству, настырно прорываясь к сознанию. Очень близко, совсем рядом с моим лицом, кто-то тихо ворчал… или хрипел, как больной.
Ощущая, как от ужаса разбухает сердце в груди, я распахнул глаза.
Неподвижный, он наблюдал за моим пробуждением, почти касаясь огромной мордой края гамака, любезно демонстрируя поближе все ее детали, ускользнувшие от моего внимания в прошлый раз: желтоватые клыки (три пары сверху!), густой короткий серый мех (точь-в-точь лишайники), глубоко посаженные умные глаза, горящие уже знакомым интересом… Он все-таки был похож на пса. Очень отдаленно, но из всех зверей — именно на пса… невероятного, чудовищного пса! Интересно, почему? Ведь ничего особо близкого…
И кстати, где запах?
«Да что же, — всплыло внезапно, — я сошел с ума: сейчас об этом думать? Надо закричать! Предупредить! Пока он не вырвал мне кишки… Может, еще успею?!»
Он усмехнулся — заговорщически. Как собрату.
И исчез.
Тотчас раздались крики. Мне не нужно было видеть, что происходит — перед глазами плыли реки крови из открытых, в полтела, ран, обломки костей пронзительно белели в плоти…
Я знал, что очень скоро останусь с этим выродком наедине. И было страшно! Почему? От моей жизни остался крохотный огарок. Бояться не за что! Может, так — с его помощью — будет даже легче?..
Я вдруг понял, что там, на туманном перевале, был удивительно бесстрашен. Все — от момента, когда он вышел к нам, и до падения в реку с ним в обнимку — случилось слишком быстро. И ужас не успел меня поработить… Но теперь… теперь он схватил меня за горло, лишая воздуха!
«Сейчас… сейчас он за мной вернется… и тогда!..»
Вопли земляков стали невыносимы.
И я закричал тоже!..
— Амиран!
Меня трясли.
— Амиран, очнись! — голос Тита загремел мне прямо в ухо, а затем куда-то в сторону: — Бред. Он весь горит… Дайте воды! Неужели же не довезем? Ведь совсем недалеко!
Я благодарно глотал то, что он вливал в мой рот по капле, и радовался возвращению в реальность. А Тит, живой и невредимый, шептал чуть слышно, самыми губами:
— Не бойся, брат, все позади… Ты… продержись еще немного, мы уже почти добрались.
Проклятый сон…
Я с облегчением вздохнул и приоткрыл глаза.
Лишь для того, чтобы увидеть за Титом пасть, оскалившуюся с насмешкой на меня! Мех, покрывавший ее, пропитался ярко-красным…
— Тит! Сзади… Сзади!!!
Надсадно, из последних сил, я рвался и кричал (или шептал?) раз за разом, пытаясь предупредить, предостеречь слепца!
Но меня быстро поймали чьи-то руки и уложили на место…
В объятия черной боли.
** ** **
Он все время был рядом.
Я слышал его грохочущее дыхание и не понимал, как другие могут игнорировать эти жуткие звуки. Равномерно, не шарахаясь, ступали лошади (с той же размеренностью погружая меня в беспамятство), тихое журчание разговоров балансировало на одном уровне, не срываясь на вопли… Словно зверь… незрим?
Вот же он — легко скользит за ничего не замечающим Титом! Примеряется к его шее. Многозначительно осматривает остальных…
Меня трясло от бешеной необходимости предупредить их всех. Как-то объяснить друзьям, какую тварь они ведут в наш город! Но под его насмешливо-проницательным взглядом губы будто срастались, не позволяя выпустить хоть звук… Я орал внутри себя.
Иногда, когда он отлучался по каким-то своим чудовищным делам, его ворчание сменял шум дождя, яростно барабанившего по шкурам, наброшенным на гамак… И тогда, несмотря на боль, я был почти спокоен…
Но очень скоро глумливая морда вновь появлялась в просвете вместо неба, раскачивавшегося в судорогах молний. И паника вновь душила меня!.. Слушая дробный стук своего измученного сердца, я все чаще жалел, что не умер там, в туманных сумерках горного леса…
Всем бы было проще.
В какой-то неопределимый миг упала ночь.
Ночь без конца.
В тягучей затхлой темноте, закрывшей мир, остались лишь мы вдвоем — я и он, невидимый, подступающий все ближе, шаг за шагом, пока его постылое дыхание не коснулось моего лба…
Ни отстраниться… Ни шевельнуться… Ни умереть.
«А что, — истязающая мысль, — если это и есть смерть? И теперь всегда так будет — без забвения? Наедине с ним навечно. В темноте… »
Крик ужаса привычно рвался из груди!
Увы, я был все так же нем…
Все так же — в его власти…
Порой, не удивляясь, отстраненно, я видел сам себя в кромешной темноте. Мое огромное исхудавшее до неузнаваемости тело покоилось мертвецом на светлом пятне постели. Как ни старался, я не мог разглядеть лица, и только длинные узловатые пальцы притягивали внимание — кисти древнего старца…
А рядом на полу, положив на лапы свою уродливую морду и вытянувшись во весь рост, он замер неподвижно, как верный пес, с терпеливым смирением ждущий…
Чего?
Изредка тишину пытались разрушить голоса. Тревожные, переполненные горем, они казались знакомыми. Я хотел… и не мог найти в памяти их владельцев — мешала его беспощадная близость.
— …папочка… отец… амир… любимыймойпапочка… амиран…
Я не знал кто это, но все равно…
Бегите!!!
Спасайтесь!!!
Неужели и они не замечают зверя?! Он же рядом!
Содрогаясь от бесплодных попыток их предостеречь, захлебываясь в озерах слез, я обреченно наблюдал за вспышкой интереса у моей «сиделки». С непостижимой скоростью вскинув огромную — с теленка — голову, он живо следил за говорящими. И усмехался…
С предвкушением.
*** конец ознакомительного фрагмента *